Многие, кто уже бывал в Алуште, наверное, знают, что с городом неразрывно связано имя Сергея Николаевича Сергеева-Ценского, который провел в городе полвека. Здесь он написал главные произведения своей жизни - "Преображение России" и "Севастопольскую страду". Сергей Николаевич искренне любил Россию и не решился на эмиграцию, как многие его собратья по перу. "Я видел, что в кровавых муках рождается в России новая жизнь, преобразуется Россия и надеялся, что так или иначе все образуется", - писал он. Писателю, известному своими революционными настроениями, после победы в Гражданской войне новой властью была дарована охранная грамота, в которой говорилось: "Предъявитель сего, Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, как великий представитель русского искусства, находится под покровительством Советской власти..." Увы, пример Сергеева-Ценского - это скорее исключение, нежели правило. В большинстве своем отношение большевиков к "буржуазной интеллигенции" было иное. Яркий пример тому - судьба Ивана Сергеевича Шмелева и других русских деятелей искусства и науки, волею судьбы оказавшихся в "красном Крыму". Семья Шмелевых переехала в Алушту в июне 1918г., надеясь в этом "безуездном" уютном южном городке переждать "русскую смуту". Иван Сергеевич к тому времени был уже довольно известным писателем. Вначале Шмелевы поселились у С.Н. Сергеева-Ценского, затем приобрели в Профессорском уголке небольшой участок земли с маленьким глинобитным домиком в две комнаты (сейчас на этом месте находятся здравницы "Чайка" и "Киев"). Сын И.С. Шмелева - Сергей, участник Белого движения - служил в то время в Добровольческой армии А.И. Деникина. Еще на фронтах Первой мировой молодой офицер Шмелев был ранен, а поражение легких в одной из газовых атак привело к тяжелому заболеванию. В Алушту, в дом родителей, Сергей вернулся инвалидом и был зачислен в комендатуру в отдел по распределению жилья. После эвакуации из Крыма в 1920 г. частей армии Врангеля Сергей Шмелев не пожелал разделить судьбу многих тысяч изгнанников. Но победители объявили красный террор по отношению к бывшим офицерам и "их пособникам". Более 100 тысяч участников Белого движения, добровольно оставшихся в Крыму, поверив заверениям победителей, было расстреляно, в их числе и С.И. Шмелев. Семью Шмелевых постиг страшный удар, это усугубило и без того бедственное положение Ивана Сергеевича и Ольги Александровны. Письма Шмелева с неприкрытой драматичностью воспроизводят положение русской интеллигенции из числа "бывших" в революционной Тавриде в период голода начала 20-х гг.: "...Здесь я 5-6 часов в день трачу на добывание топлива, корчую пни, ношу воду и прочее. Академический паек, который нам предоставлен по постановлению президиума Краевого ревкома - не выдается. Заведующий распределителем сказал жене дерзость: "Много вас было таких", "...знаете ли вы, что кругом нас уже умирают с голоду? Уже сжигают себя живьем... Уже падают люди на ходу и умирают... И трупы их остаются непохороненными неделю?! Ибо семьям нечем заплатить за рытье могилы?! Знаете ли, что больницы не принимают опухших с голоду?!.. Знаете ли, что к нам ежедень заходят и молят о хлебе дети?! А мы бессильны, ибо сами вертимся на последнем?!" Доходов у семьи практически не было. Иван Сергеевич пытался заработать чтением своих рассказов и влачил жалкое существование на остатки гонорара за "Неупиваемую чашу", опубликованную в сборнике "Отчизна". Чтение рассказов происходило в библиотеке гостиницы Ялы-Бахча (ныне курортная поликлиника) - единственном светлом месте в городе в те темные дни лихолетья. Мотивы трагедии алуштинской интеллигенции отразились в известном ныне произведении Шмелева "Солнце мертвых". Для человека творческого такое положение не могло долго продолжаться, и Иван Сергеевич решает покинуть Крым и вообще Россию. В 1921 г. он пишет: "Здесь я не могу работать. Мне больно, не по силам... Зачем я России? Я иждивенец, паечник. Правда, я не получаю ничего, но я в принципе жизни современной - паечник, дармоед. А вне России? Я, быть может, найду силы стать писателем. А здесь, где у меня сына, мое самое ценное, взяли, я не могу распрямить душу". Весной 1922 г. Шмелевы покинули Алушту, перебравшись в Москву, а в ноябре того же года выехали за границу - навсегда... Впереди их ждал Берлин и Париж, но "Солнце мертвых", как скорбная память о "красном Крыме", все оставшиеся годы бередило душу русского писателя, жившего вдали от Родины. Теперь в Алуште действует литературный музей И.С. Шмелева (Профессорский уголок, ул. Комсомольская, 4А). Ежегодно здесь проводятся знаменитые "Шмелевские чтения", на которые приезжают десятки исследователей жизни и творчества писателя из разных городов ближнего и дальнего зарубежья. "Жестокий век" Гражданской войны не обошел и заслуженных и уважаемых в России людей - профессора Александра Ефимовича Голубева и его супругу - женщину-врача Надежду Прокофьевну Суслову. Оказавшись ненужными и обременительными едоками для новых властей, профессорская семья терпела нужду и лишения. Первой скончалась Надежда Прокофьевна, хоронили ее тут же, в Профессорском уголке, босую - не нашлось средств даже на обувь покойнице, благо, что старый профессор уже не мог этого видеть: к тому времени А.Е. Голубев фактически ослеп. Он пережил свою супругу и соратницу на восемь лет и скончался в Алуште в 1926 г. Это было странное время, власть переходила из рук в руки, и А.Е. Голубев то вновь становился богатым землевладельцем, то повергался в бездну нищеты. Заняв Алушту, большевики начисто лишили его средств к существованию, отобрав не только землю и скот, но даже печатную машинку. Друзья погибли или были вдали от родины, новая власть косо смотрела на профессора-дармоеда из "бывших". Оставалось одно утешение: каждый день слепой профессор, нащупывая дорогу палкой, выходил на могилу своей спутницы Надежды Прокофьевны, которую до конца жизни звал "дитятко", а она его - по имени и отчеству. Л. Поповой, исследовательницей судеб алуштинской интеллигенции в годы Гражданской войны, обнаружено завещание, составленное Голубевым еще в 1919 г. В нем он обязывал своих душеприказчиков весь капитал во вкладах и в наличных деньгах передать на устройство "просветительно-воспитательных, благотворительных и экономических учреждений". И далее: "После смерти последнего из душеприказчиков право распределения доходов из неприкосновенного капитала переходит... к Московскому и Всея Руси Патриарху". "Указанные... 5 десятин земли (где похоронена Н.П. Суслова) должны поступить в дар приходскому совету алуштинской Феодоро-Стратилатовской церкви, который за него обязан поддерживать в исправном порядке могилы и ограду кладбища на той земле... Душеприказчики должны выдать приходу церкви 10 000 рублей на устройство иконостаса в храме". Завещание Голубева не могло быть выполнено: в год смерти у него не было ни денег, ни земли, ни душеприказчиков. Неизвестно даже, где он был похоронен. Куда более трагичной была судьба еще одного "царского профессора" - Ивана Михайловича Белорусова. Известный филолог, педагог, большой знаток классической и русской литературы, теоретик поэтического творчества, действительный статский советник Белорусов поселился в Алуште с 1909 г. и, будучи избран членом Городской управы, не случайно был назначен ответственным за народное образование. В свое время его "Учебник по русской грамматике" (переизданный 26 раз!) Ученый комитет Министерства народного просвещения России удостоил премии Петра Великого. Не понимая и не желая понимать, как Россия Ломоносова, Пушкина и Достоевского с ее глубоким духовным миром могла стать ареной кровавой братоубийственной войны, профессор Белорусов не видел проку в "новаторских идеях большевиков", особенно касающихся языка и литературы. М.И. Моисеев, будущий член-корреспондент Академии сельскохозяйственных наук СССР, а в начале 20-х гг. - представитель алуштинского Ревкома по вопросам образования, так вспоминает свою встречу с профессором: "...К приходу Красной Армии в Алуште была гимназия и несколько начальных школ... Первым делом отменили преподавание Закона Божьего. Ввели в старших классах II ступени (гимназия) преподавание Советской Конституции. Некоторые затруднения вызвал переход на преподавание русского языка по новой орфографии... Как ни странно... вызвало волнение не среди учащихся, а среди педагогов... Слово попросил седоголовый старец почтенной внешности. Это был профессор-филолог Петроградского университета Белоусов (Белорусов), который от революционных бурь отсиживался на своей даче и для приработка вел какую-то работу в гимназии. Он начал так: "Уважаемые коллеги! Еще при министре просвещения Мануйлове была создана авторитетная комиссия из лучших знатоков русского языка, в которую имел честь входить и я. Эта комиссия после длительного изучения вопроса пришла к выводу о нецелесообразности проводить какую-либо реформу русского языка, и этот вопрос был снят с обсуждения. Я не понимаю, почему этот молодой человек (кивком головы он указывает на меня) (М.И. Моисееву тогда было 20 лет) предлагает нам вводить какую-то новую орфографию русского языка". Но собрание преподавателей все же приняло сторону Моисеева, повинуясь не столько железной воле Ревкома, сколько убежденности и юношескому азарту докладчика-агитатора. М.И. Моисеев вспоминает: "Профессор (Белорусов) подошел ко мне, похлопал меня отечески по плечу и громогласно сказал: "Правильно, молодой человек, к черту букву "ять". И опять все весело заулыбались". Но эта "милая" встреча старой и новой России дорого стоила Ивану Михайловичу: вскоре он остался без средств к существованию. Высокий старик в башлыке, обмотанный по плечам шалью, с корзинкой и высокой палкой - таким запечатлел его в "Солнце мертвых" И.С. Шмелев. В дни "сомнений и тягостных раздумий" слабеющий Иван Михайлович находил для себя утешение в работе, казавшейся в те трагические годы бесполезной и ненужной. Перед смертью он заканчивал подготовку большого "Словаря ломоносовского языка", рукопись которого еще в 1914г. была удостоена премии Российской Академии Наук. К сожалению, труд профессора Белорусова остался неопубликованным, а что может быть страшнее для истинного ученого, нежели забвение? Друзья и знакомые, несмотря на собственное бедственное положение, пытались хоть чем-то помочь умирающему ученому. В январе 1922 г. И.С. Шмелев пишет в Симферополь известному писателю и драматургу К.А..Треневу, работавшему тогда в Крымском Наробразе: "Решительно заклинаю Вас! Спасите умирающего с голоду старика Ивана Михайловича Белорусова... Позор! Старика выгнали из Наробраза! Издевались! Старик побирается по базару. Собирает с пола булочной крошки с грязью и варит. Я не могу ему ничего дать. Завтра отнесу последнее. И заметьте, старик, ему 72 года, - он бывший учитель Л. Андреева, директор Орловской гимназии, когда-то богатый человек, не имеет ни клочка белья, не имеет платья!.. Его из Собеса недавно выгнала одна идиотка, сказав: "Нам теперь нужны руки и ноги, а не головы!" Профессора спасти не удалось, его до полусмерти избили черпаками кухарки на кухне "Ялы-Бахчи", которым он надоел "своей миской, нытьем, дрожанием..." Иван Михайлович умер, вместе с ним погиб и его бесценный труд о Ломоносове. "Лежит профессор, строгий лицом, в белой бородке, с орлиным носом, в чесучовом сюртуке форменном, сбереженном для гроба", - писал И.С. Шмелев. Так в мучениях умирала Старая Россия, впереди грезился Новый Век... Иначе сложилась судьба Михаила Давыдовича Сарибана, человека деятельного и предприимчивого. Эти качества ценились во все времена и при всякой власти. После установления Советской власти в Крыму бывший помещик Сарибан добровольно передал свое имение "Рай" государству, за что был назначен управляющим хозяйства. Но теперь к старому названию имения прибавилась "революционная окраска", и с тех пор утвердилось название "Красный Рай". Получив новое назначение, М.Д. Сарибан все также по-хозяйски относился к своему детищу: плодоносным садам и виноградникам. Вскоре он получил "повышение" и как специалист по плодоводству был переведен в Москву, где до последних лет работал в "Плодэкс-порте". Несколько раз он приезжал в Алушту, где его помнили, любили и прислушивались к его мнению. Как-то на собрании агрономов его спросили: можно ли в настоящее время поднять хозяйство в его бывшем владении до прежнего уровня? "Нельзя, - ответил он, - хотя бы потому, что ликвидированы постоялые дворы. Я ведь собирал весь навоз и готовил удобрение для каждого дерева". Вспомним, что для этого же использовалась хамса, которой до революции хватало не только для пропитания, но и для удобрения плодовых деревьев. И главное - у хозяйства был рачительный, ответственный хозяин, а не "назначенец-активист", о последнем Сарибан, конечно, умолчал. Один из бывших его работников рассказывал о том, что, походив по бывшему своему имению, в котором каждый сад был заложен в соответствии с рекомендациями специалистов из Парижа (почву на анализ Сарибан возил во Францию), каждое дерево было ухожено, хозяин горько заплакал - дело его жизни разваливалось у него на глазах. Агрономов, пытавшихся сохранить прежние порядки и не принимавших как первый сорт все фрукты, собранные работниками, обвиняли в классовой ненависти к трудовому народу и в лучшем случае увольняли. После войны много говорили о необходимости возрождения грушевых садов, составлявших в прошлом славу Алушты, но таких садов, как в "Раю", больше не было.
